Блокадный Ленинград

«Сто двадцать пять блокадных граммов с огнем и кровью пополам…», - декламирую стихотворение, напечатанное в сборнике «Шёл отец…» В глазах дедушки, ветерана войны, блеснула слеза, вздрогнули уголки губ, и вновь ожили картины воспоминаний: « Помню, как начались страшные дни блокадного Ленинграда. Не было топлива. Замерло электричество. Вышел из строя водопровод. Начался голод. Мы, дети, всегда были голодны, нам не хватало хлеба. А в это время в Ленинграде (я родом из Ленинграда) норма хлеба стала такой маленькой, что ее не хватало для поддержания жизни. И люди умирали от голода. Умирали от того, что не было хлеба».

Из книг я узнала о том, что пять раз в течение осени и зимы 1941 года ленинградцам сокращали нормы выдачи хлеба: до 250 граммов взрослым, до 125 - детям. «Глянешь на этот ломтик. А ломтик с осиновый листик. Виден едва на ладошке. И то на целый день».

Сегодня нам известно, в первый, самый тяжелый год блокады, от голода погибли приблизительно 780000 ленинградцев. Общее число жертв среди гражданского населения превышает 1,2 миллиона человек. К моменту прорыва блокады в городе оставалось порядка 800 тысяч человек гражданского населения. По Ленинграду ходила смерть. 900 дней и ночей находился город в осаде. Фашисты постоянно атаковали и обстреливали Ленинград. С суши, с моря, с воздуха. В городе начались пожары. Рушились дома от обстрелов. Люди погибали в домах и на улицах. Но ленинградцы держались. Вся страна пыталась помочь осажденному городу.

Дед возил меня в музей в Санкт-Петербурге, в котором сохранился тоненький ломтик блокадного хлеба. И, глядя на темный, окаменевший кусочек, словно слышу и снова, и снова – до крика, до слез, до боли: хочется людям есть, хочется людям есть.

 - Вот бы – буханку. Хоть одну на двоих. Хоть одну на троих, пятерых, семерых. Хоть бы – кусочек хлеба!

Хочется обратиться к сверстникам со словами: «Берегите хлеб, уважайте хлеб, любите хлеб. Всегда помните о блокадном хлебе, о хлебе, без которого умерло так много людей».

Здесь же, в музее истории Ленинграда, выставлен дневник Тани Савичевой. Двенадцатилетняя ленинградка начала вести свой дневник во время блокады. Детская рука, теряющая силы от голода, писала нервно, скупо. Хрупкая душа, пораженная невыносимыми страданиями, была уже не способна на живые эмоции. Таня просто фиксировала реальные факты своего бытия – трагические «визиты смерти» в родной дом.

Недолго прожила и Таня. От голода, стужи, потери близких подорвалось ее здоровье.

Наш разговор поддержал прадедушка. Ему тоже есть что вспомнить: «До сих пор помню, когда зимой на посту было очень холодно, подходили к трубе землянки, которая, как пенек, возвышалась над землей, и грелись. Дым обволакивал лица мягким теплом. Иногда удавалось раздобыть картошку, мы нанизывали ее на проволоку и опускали в трубу. Картошка прогревалась ровно и вкусно. Оттирали ее от сажи и ели. Мы всегда были голодны. Нам всегда было холодно. Только в бою мы забывали о голоде и холоде. И еще – когда приходили письма из дома. Было у писем одно необыкновенное свойство. Читая их, мы на короткое время отрывались от войны – попадали домой. У меня не сохранились мамины письма. Я не запомнил их наизусть, хотя перечитывал десятки раз. Но в памяти жива картина родного дома, которая возникала из маминых весточек. Я представлял комнату: печь горела, и от нее тянуло горячим духом березовых дров. Дрова потрескивали. На ледяном ветру на огневой позиции я видел маму у теплой печки. И мне самому становилось теплее. Хорошо, что где-то далеко около мамы существует островок мира, где тепло. И мама в безопасном месте. Старые часы хрипло бьют полночь. Большая Медведица замерла в небе над домом, что напротив. Пахнет хлебом. Тихо. Теплая печка. Новогодняя елка. Золоченые орешки. Потом оказалось, что это было сказкой, которую умирающая от голода мама сочинила для меня. Сочиняла в ледяном доме, в котором были выбиты стекла. Стены в инее. В инее потолок. Из ледяного блокадного Ленинграда посылала мне последние капли своего тепла, последние кровинки… А я поверил сказке!»

Прадед еще мальчишкой ушел на войну. В трудное для страны время жизнь забывала о возрасте, и детям приходилось так же нелегко, как и взрослым.

Мы не видели ужасов войны, но знаем, что за солдатом была страна – самая огромная и великая. Выстоял Ленинград. Не взяли его фашисты. «Первый раз за долгих два с половиной года мы увидели свой город вечером! – вспоминала потом поэтесса Ольга Берггольц. – Мы увидели его светлым-светлым, освещенным вплоть до последней трещины на стенах, весь в пробоинах – наш израненный, грозный, великолепный Ленинград. Мы увидели, что облик его неизменно прекрасен, несмотря ни на какие раны… и чувствовали, что нет нам ничего дороже этого города, где столько муки пришлось принять и испытать такое небывалое, гордое человеческое счастье, как в этот вечер 27 января».

Жизнь продолжается. Вот и вечер наступил, мы с дедушкой и бабушкой сидим на краю поля и отдыхаем после долгой дороги. Стоит тишина, только поскрипывают жаворонки и шуршат колосья. И вдруг я оглянулась и увидела большое, красное солнце, которое клонилось к земле и уже вдалеке коснулось поля. Я увидела солнце сквозь колосья… Это не сказка… Это наша жизнь!