О боях-пожарищах…

Николай Васильевич Лавренев – ветеран войны, почетный  житель района, народный художник гостям всегда рад.

- Может, чайку? – встречает он у порога. В его двухкомнатной квартире почти нет мебели – все занято картинами.

У художника своя манера – хоть и пишет маслом, однако мазки мягкие, незаметные. А темы берет из жизни. Вот мать, пригорюнившись, сидит у стола. Рядом – дочь вызывающе одетая, раскрашенная, отвернулась и пускает колечко дыма от папироски в окно. Извечная тема отцов и детей. Не может мать донести свою правду, наставить на путь истинный. У них, молодых, своя правда.

А вот подземный переход. Девушка играет на скрипке, рядом  бродяга-инвалид и девочка. Мимо проходит богатая дама, даже не повернулась. Зато оглянулась ее дочка, по возрасту такая же, как и маленькая попрошайка. Детские глаза встретились. Интересно, о чем они подумали? У художника много картин, и особенно трогают те, что посвящены Великой Отечественной войне, боевым конфликтам в мирное время. Но это тема для отдельного разговора, к которому мы обязательно вернемся. А сейчас хотелось бы рассказать о Николае Васильевиче и его фронтовых буднях. Он немного жалеет, что распылялся, занимался всем чем угодно, а творчество оставлял на потом.

- Я в школе преподавал рисование, черчение и труд. Сам смастерил  шестиместную лодку, поставил мотор в десять лошадиных сил, вообще, за что ни брался, все у меня получалось.

А на  фронт попал в 18 лет, воевал на первом Дальневосточном фронте. С одной стороны, обидно было – Победа, а мы в августе 45-го отправились на войну с Японией. 9-го мая мы как раз подъезжали к Омску. Из Башкирии нас призвали всего двоих – меня и Курбана Баширова. С ним мы были вместе в «учебке»,  собирались стать младшими командирами. Нам сказали – с первым выстрелом на границе мы вам присвоим звание младших сержантов. Но присвоить не успели.

Вообще война на Дальнем Востоке была такая же ожесточенная, как и на Западе. Японцы, как вояки, были еще похлеще немцев, только вооружены послабее. Нашим войскам помогала монгольская народная армия. Шли самые ожесточенные бои: японцы создали мощный плацдарм.

Помню, закончился мой первый бой, наступили сумерки, стрельба почти прекратилась. Расположились вместе на ночлег. Устали, сил нет, уснули. А ночью, оказывается, дождь был, лежим почти что в луже воды. Слышу – будят: «Вставайте на засаду». Встаем - холодно. Легли в грязь. Только начало светать, пошли мимо нас самоходные орудия – стволы с ведро. Поднялись и пошли за нашими самоходками. Вдруг в 70 метрах видим палатку, где залегли  японцы. Они стали стрелять. Первая пуля попала в командира. Мы открыли ответный огонь. Заглянули в палатку – все убиты, кроме одного, Один офицер выстрелил по разу еще во всех. А мы потеряли четверых.

- Скажите, а с Курбаном вы на войне дружили?

- А как же? Настоящее фронтовое братство. Одну шинельку подстелешь, другой укроешься, из одного котелка ели. Мы оба вернулись. А жив ли он сейчас, нет ли – не знаю. В последний раз видел его, когда нам было лет по 26-27. Случайно в центре встретились. А вообще я пробыл на войне только два с половиной года – контузило. Скорее всего, попал наш снаряд – крупный, хорошо, что голову не задело. Сколько пролежал без сознания – не знаю. Когда пришел в себя, вижу – надо мной синее небо, облака плывут. Ну, думаю, живой. А встать не могу. Командир взвода подошел, что-то говорит, а я не слышу. Попал в полевой госпиталь, а после воевать меня уже не взяли: в команде выздоравливающих стенгазеты оформлял. Тогда у нас не было никакой разницы, кто ты – русский, башкир или украинец или чеченец. Все ходили под смертью, все были равны.